Первого сентября 1949 года открыли в несуществующем ещё городе первую десятилетку. Это здание стоит и сейчас. Перед входом — бюст Шацкого. Но чуть ли не с первых недель там были попраны каноны великого педагога. Во главе учебного заведения, сместив действующего директора, поставили Галину Александровну Табулевич.
«Она не имела педагогического опыта, а по школьному уставу директором можно было назначить педагога, проработавшего учителем не менее пяти лет», — возмущался незадолго до своей кончины почётный гражданин Обнинска, которого в городе знал почти каждый, тогда учитель математики, физики, астрономии Евгений Фёдорович Ворожейкин.
Мнение Ворожейкина разделяют его ученики, теперь уже сами люди с большим жизненным опытом и трудовым стажем, некоторые из них работают в престижных лабораториях мира. «Табулевич была женой всесильного начальника объекта. Её надо было устроить. Устроили директором школы».
До войны на широком образовательном поле многонациональной Страны Советов очень известной и открытой для всех была здешняя детская колония «Бодрая жизнь». В войну колонию эвакуировали. А новой школе известность была запрещена от рождения. Всё, что так или иначе касалось объекта «В», не подлежало огласке.
Это был парадоксальный мир. Чисто деревенский клочок земли, оказавшись в зоне, быстро утрачивал наследственную память. Но как бы вопреки идеологической реакционности — СССР клеймил позором генетику, кибернетику и космополитизм — внутри самого объекта, вернее, в его научной среде либеральная мысль не чувствовала себя стеснённой. Если, конечно, она не дотрагивалась до основ системы, которая полностью распоряжалась раздачей начальственных постов. Номенклатурные должности считались исключительной прерогативой власти. Должность директора школы была номенклатурной. Теперь уже никто не скажет, в каких выражениях и под каким предлогом выставили за порог школы её директора Василия Фёдоровича Проскурина. Родственники рассказали — после он работал директором средней школы в Спас-Загорье, а на пенсии был секретарём парторганизации колхоза имени Кутузова.
Василий Фёдорович Проскурин:
Проскурин не только директорствовал, он вёл уроки истории, ребята слушали его с открытыми ртами. Из родного Калужского края он уехал на фронт, как тот же Ворожейкин — старшина гвардейского миномётного дивизиона, отпахал всю войну и вернулся домой. Директором стать не рвался, но раз надо, значит — надо. Проскурин вообще был типичным русским мужиком — бесхитростным, но с мозгами, со здоровым чувством юмора.
И что за него никто не вступился? «Не вступился», — говорят его коллеги. И объясняют. Не потому, что гнулись перед начальством, как сейчас, после бунтующих, безалаберных и романтичных 90-х. Просто каждый был там, куда его определили. Научники, режимники, инженеры, охранники, лаборанты, строители работали на объекте. Если кого снимали и куда-то переводили, на то была причина, — так люди думали, так их воспитали. А дети учились. И учили их качественно. Среди педагогов, если не половина, то около того были мужчины, не как в нынешней школе, где, в основном, одни женщины. Они и вели себя по-мужски, без мелочных придирок и унижения школьников, этих извечных пороков советской, да и сегодняшней школы. Носители глубоких знаний, полученных в известных ВУЗах, эти учителя умели сделать их собственностью своих учеников. Почти все они получили высшее образование и были потом в высокой цене как специалисты. Причём не только бывшие советские школьники. Учились здесь ещё и немецкие ребята.
Однажды летом 1998 года в редакцию обнинского журнала «Город» вошёл человек. Представился: профессор Берлинского университета. И что интересно, учился Вольфрам фон Эрцен у Ворожейкина. Учился отлично. Получил похвальную грамоту с портретами Ленина и Сталина. Его привезли сюда вместе с семьёй, а её — с группой немецких специалистов, вывезенных из оккупированной Германии в СССР для работы над атомным проектом. Но когда их отпустили в Германию, Вольфрам выбрал западный сектор Берлина. «Моя профессия — ядерная физика. Я часто бываю в России, знаю русский язык. А к нам часто приезжают коллеги из ваших университетов. Ваши молодые студенты работают у меня аспирантами».
Вольфрам — почётный профессор Петербургского университета — с удовольствием приезжал в нынешний Обнинск. Конечно же, встретился с Ворожейкиным. Хотя и огорчился. Евгений Фёдорович рассказывал потом, что его немецкий ученик после той встречи присылал ему журналы и в них вкладывал дойчмарки. Не знал, как поступить по-другому, не унизив своего русского учителя. А между прочим, и сам испытал уколы самолюбия. здесь. В детстве. Мальчишки постоянно играли в войну. Вольфрам понимал: он в этой игре настоящий немец среди настоящих русских. Русские всегда побеждали. Теперь он смеётся: «Дети есть дети. Зато я научился быстро бегать».
Работа, учёба, а отдых — это лыжные прогулки:
А Манфред Цахер, которого тоже вывезли с семьёй из Германии, школу перерос, но среднего образования не имел. Он работал в лаборатории и учился в школе Шацкого, только не с девчонками и мальчишками, а со взрослыми. Она называлась школой рабочей молодёжи. Или, по-другому, вечерней. Утром учились дети, а вечером — служащие объекта. Некоторые из них были даже старше своих учителей. Сейчас нет такого понятия — школа рабочей молодёжи. А тогда ШРМ, как её называли, была в каждом городе и в каждом районе. Тем более она нужна была на объекте, где от работников требовался определённый уровень знаний. Война многим не дала учиться. Люди прошли тяжёлую жизнь, стали зрелыми, набрались опыта. Они хотели расти. Образование, труд и карьера были завязаны крепким узлом.
Уроки по 45 минут, по полной программе. Сначало открыли шестой и седьмой классы, в них набралось по пять человек. Потом классы росли. А на выпускные экзамены объединили вместе дневных и вечерних десятиклассников. И принимать эти экзамены приехала большая комиссия из Москвы. Да и дипломы им выдали как выпускникам московской школы №365. Школы, которыую её «выпускники» и в глаза не видели.
Позже школы рабочей молодёжи часто становились прибежищем для лоботрясов и недоумков, которых родители устраивали в ШРМ, раздобыв справку (часто липовую) с места работы. Без справки о школе и думать не смей, потому она и называлась «рабочей молодёжи». В Обнинске этого не было. Городская ШРМ поражала интеллектуальной и трудовой энергичностью своих учеников. У них была неукротимая способность к постижению знаний. Многие потом заняли ключевые посты в будущем городе.
Разве только что Люба Хохлова, которую взяли на объект из деревни уборщицей, не очень продвинулась по карьерной лестнице. Хотя из уборщиц её перевели в первый отдел, что тоже было признанием роста и доверия. Из округи многие рвались на объект, попасть на работу было не так-то просто. И они понимали: устроился — значит, учись.
Когда в 1953 году открыли новую школу Шацкого на Пирогова, ШРМ оставили в прежнем здании. Ей отвели одно крыло, а второе отдали под горком КПСС и горком ВЛКСМ. Через пять лет два идеологических органа переехали в нынешний «дом под флагом» на площади Преображения. Но школа продолжала работать. До перестройки. В 1993 году её распустили. Вернее, реорганизовали. Функции ШРМ передали Техническому лицею. Здание стало ареной битвы за обладание площадями. Битвы длительной и изнуряющей для всех её участников.
«Спасибо бывшему социальному мэру Ирине Владимировне Ефимковой за то, что не дала погибнуть Лингвоцентру», — говорит его директор Валентина Шестоперова. У этого муниципального учебного заведения, занимающего левую часть здания, при жизни нелёгкой репутация высокая — поставщика классных специалистов английского языка. И в соседнем крыле — муниципальное учебное заведение: лицей, которому в 2000 году за победу в конкурсе культурно-образовательных инициатив просвоили статус Федеральной экспериментальной площадки. Хотя не сказать, чтобы у соседей были соседские отношения. Но это отдельная и непростая история.
