Григорий Прохорович Долгорукий начинал службу при дворе в разгар борьбы двух правящих группировок: Нарышкиных во главе с царицей Натальей Кирилловной, матерью Петра I, и Милославских — родственников первой жены Алексея Михайловича, во главе с царевной Софьей. В 1683 году молодой стольник был зачислен капитаном в формировавшийся потешный Преображенский полк, но в приближение к юному царю Петру не попал. Ни рвением, ни честолюбием Григорий не отличался. По каким-то причинам, скорее всего по родственным связям, он предпочёл примкнуть к окружению Милославских и попал в свиту царицы Прасковьи Федоровны, супруги царя Ивана — недееспособного старшего брата Петра. Эти формально царствующие особы не играли никакой роли в политике ни в годы главенства Софьи, ни после её падения. Их двор в обветшавших кремлёвских палатах походил на тихую, заросшую заводь, куда не долетали свежие ветры новой эпохи. Время здесь проводили в традиционных забавах с шутами и карлицами.
В 1696 году царь Иван умер, и многочисленный придворный штат его жены был упразднён. Впоследствии Г.П. Долгорукий продолжал служить при дворе, сначала в Москве, а затем в Петербурге, но ничем себя не проявил. Очевидно, он так и не сумел приспособиться к новым порядкам.
Между тем овдовевшая княгиня Анна Юрьевна Долгорукая вновь выходит замуж. К ней посватался могущественный боярин Тихон Никитич Стрешнев — тоже вдовец и, по меркам того времени, человек уже пожилой. Когда именно состоялась эта свадьба, неизвестно, но не ранее 1698 года (тогда боярин потерял первую жену). В качестве нового владельца части села Белкина Стрешнев фигурирует в переписной книге 1709 года.
Тихон Никитич Стрешнев (1649—1719) занимал весьма важное положение при петровском дворе, хотя никогда не рвался к власти и почестям. С государем его связывали давние, особые отношения. Когда Петру исполнилось четыре года, Тихон Никитич как близкий родич царской семьи был приставлен к нему в качестве «дядьки». Он полюбил своего подопечного как родного сына, и маленький царевич, только что потерявший отца, тоже всем сердцем привязался к своему воспитателю. На протяжении всей жизни Пётр называл Стрешнева «отцом родным», часто пировал у него, непременно навещал при болезни, а из долгих поездок регулярно посылал ему длинные, подробные письма.
Тихон Стрешнев отличался нравом спокойным, но твёрдым и независимым. Горячо и преданно любя Петра и стараясь служить ему всеми силами, в частной жизни он оставался приверженцем старинных обычаев, более близких ему по душе, и не спешил ломать привычный уклад. Пётр даже разрешил ему носить бороду, хотя почти всем остальным боярам отрезал их собственноручно. Примечательно, что Стрешнев никогда не участвовал в разнузданных оргиях «всепьянейшего собора» (на которых перебывало немало хорошеньких женщин), чем резко выделялся среди ближайших соратников царя — как молодых, так и убелённых сединами, начиная с бывшего учителя Петра — Никиты Зотова. Для характеристики его нравственных принципов имеет значение и такой факт: именно к нему постоянно обращались за заступничеством перед царём приверженцы старины, начиная с самого патриарха. Но он мог и сутки напролёт просиживать в кровавом смраде пыточных застенков, вырывая признания у мятежных стрельцов.
Стрешнев в правительстве Петра возглавлял несколько важнейших приказов. На время своего отъезда в «великое посольство» 1697—1698 годов, Пётр вверил управление государством князю-кесарю Ф.Ю. Ромодановскому, а Стрешнева определил его первым помощником. С началом Северной войны Тихон Никитич в качестве главы Разрядного приказа деятельно участвует в реорганизации армии, создании Балтийского флота и затем в обеспечении строительства Санкт-Петербурга. Когда в ходе административной реформы 1708 года страна была поделена на восемь губерний, Пётр поставил Стрешнева во главе самой важной из них — Московской, которая охватывала и Калугу, и Тулу, и Владимир.
Через три года Тихон Никитич вошёл в первый состав Сената (из 9 человек), специально образованного для руководства страной в отсутствие царя. Впоследствии преемники Петра превратили Сенат в почётную синекуру для вельмож и высших чиновников, зачастую уже недееспособных; но изначально членство в нём считалось настолько ответственным, что из-за этого Стрешневу пришлось оставить пост губернатора. Вскоре вместе с другими сенаторами он переезжает в новую столицу. Здесь, в Александро-Невском монастыре, он и был похоронен в январе 1719 года.
Как видим, совладелец села Белкина относился к узкому кругу самых влиятельных сановников и, соответственно, крупнейших землевладельцев того времени. В его владении находились десятки сёл и деревень в разных уездах.
Представление о жизни в наших краях в петровскую эпоху можно получить по переписным и ландратским книгам Малоярославецкого уезда 1709—1715 годов. Среди прочих преобразований Пётр провёл и реформу налогообложения, осуществив переход к подушной подати. С того времени переписчики стали фиксировать всех жителей обоего пола — по дворам, с указанием их возраста (со слов их самих) и родства между членами семьи.
В это время в Белкине стояло всего 10 крестьянских дворов — семь у Долгорукого и три у Стрешнева — а также два господских двора. Поскольку хозяева были заняты службой в столицах и могли наведываться в имение лишь изредка (Тихон Стрешнев едва ли побывал здесь хоть единожды), в господских дворах жили приказчики. Во дворе у Долгорукого проживало пятеро холопов с жёнами и детьми, из чего следует, что это были довольно обширные хоромы, хотя наверняка уже обветшавшие. У Стрешнева рядом с барским двором, наскоро поставленным Анной Юрьевной после раздела с пасынком, стоял ещё отдельный скотный, где жили холопы, ухаживавшие за скотом.
По данным на 1715 год, в 10 крестьянских дворах насчитывалось 177 человек обоего пола. Фактически же в одном дворе проживало от 13 до 26 человек — примерно вдвое больше, чем полвека назад. Двор занимала большая патриархальная семья, сложившаяся из трёх-четырёх малых: к примеру, родные и двоюродные братья с женами и детьми, тётками и дядьями. При этом каждая изба состояла из нескольких клетей, соединённых сенями. Такое перенаселение образовалось ещё в период подворного обложения: помещики и сами крестьяне шли на хитрость и старались сократить число дворов, препятствуя делению семей. Но после введения подушной подати необходимость в этом отпала, и вскоре число жителей каждого двора уменьшилось в 2-3 раза.
При церкви Бориса и Глеба располагались дворы священника, дьячка и пономаря. Здесь же стояли три нищенских двора, которые числились за Долгоруковым. В двух из них жили вдовы — одна в одиночку, другая с дочерью, а в третьем проживало четверо стариков в возрасте от 75 до 95 лет, скорее всего бывших холопов, переведённых из-за дряхлости с барского двора. Вероятно, за ними как-то ухаживали, поскольку их двор назывался «богоделенским». Все эти дворы вместе с церковью были обнесены одной оградой.
Самсоново и Пяткино считались к этому времени уже не деревнями, а сельцами, поскольку в них появились помещичьи дворы. В Самсонове к 1715 году стояло 7 крестьянских дворов, где проживало 87 человек, а в Пяткине в 8 дворах насчитывалось 64 человека. Бросается в глаза заметная разница в населённости дворов, особенно по сравнению с селом Белкином. Объясняется же это наличием слишком большого количества владельцев, между которыми приходилось делить крепостных.
Сельцо Самсоново к 1709 году было поделено между тремя потомками Константина Дурново в четвёртом поколении: двоюродные братья Иван и Артемий получили по три крестьянских двора, и всего один двор достался сестре Артемия — Прасковье. Доходы от измельчавших имений постоянно падали, и помещикам, доходившим до грани разорения, приходилось продавать свои доли родового имущества. В 1715 году среди совладельцев Самсонова появляется московский дворянин Артемий Иванович Ланской, купивший половину сельца у своего тезки Дурново. Это имение на протяжении целого столетия оставалось в руках прямых потомков Ланского.
В сельце Пяткине сложилось ещё более запутанное положение. К 1715 году восемь крестьянских дворов оказались поделены между 4 помещиками. Среди них было двое потомков Дурново и двое новых лиц, одному из которых, стряпчему приказа Кормового дворца Григорию Ивановичу Дмитриеву, принадлежала половина сельца; соответственно остальным — только один или два двора. При этом в сельце стояло целых три помещичьих двора, мало чем отличавшихся от крестьянских, и можно полагать, что самые бедные из владельцев жили здесь постоянно. Естественно, не только дворовые, но и крестьяне в таких крошечных имениях очень сильно зависели от нрава и сиюминутного настроения барина и, как правило, подвергались наиболее тяжёлой эксплуатации.
Судя по данным переписной книги, средняя продолжительность жизни у местных крестьян была невелика: среди жителей села Белкина преодолевшие пятидесятилетный рубеж составляли менее 5%, и лишь трое мужчин были старше 60 лет (не считая нищих). Возраст вступления в брак прослеживается лишь очень приблизительно — в основном всем женатым не менее 20 лет, но среди них отмечен и один четырнадцатилетний. Зато разница в возрасте детей от одного отца иногда достигала 30-40 лет.
Бурные преобразования петровской эпохи, требовавшие огромных государственных затрат (особенно длительная Северная война), тяжело отразились на экономике страны и положении народных масс. Вновь нарастает разорение и бегство крестьян, не выдерживавших непосильных налогов и повинностей. Вот что можно узнать о судьбах жителей сельца Самсонова из переписных книг 1709—1715 годов: «Двор пуст Петра да Бориса Агаповых, а они, Пётр и Борис, взяты в работники в Питербурх, там померли, после них никого не осталось»; «Яков Панкратов умре, а дети его с жёнами и с детьми в бегах»; «двор пуст Ефрема Яковлева, а его, Ефрема, взял помещик во двор»; «Дорофей Никитин с женою и с детьми по убивственному делу вывезен в вотчину Троицы Сергиева монастыря в деревню Добрую».
К началу XVIII века помещики уже достаточно свободно распоряжаются судьбами своих крепостных, и далеко не все крестьяне могли рассчитывать прожить всю жизнь в родной деревне или вступить в брак по своему выбору. В переписной книге 1709 года отражена такая ситуация, изложенная со слов приказчика Долгорукого: «В том селе Белкино запустело четыре двора. Во дворе был Афанасий Моисеев, в другом Степан Иванов, в третьем Ермолай Иванов. И тех крестьян три двора с жёнами и с детьми мачеха помещика моего боярыня Анна Юрьевна из того села вывезла в Московский уезд, тому ныне лет с пятнадцать. В четвёртом дворе был Фёдор Миронов, умре в 1708 году, а жена его вышла замуж и с детьми в Оболенском уезде помещика ж нашего в сельцо Шебаново». И наоборот, несколько крестьян были переведены в Белкино из других уездов, причём один из них, Андрей Пахомов, был взят «от семьи» и вынужден на новом месте жениться заново.
В 1718 году Анна Стрешнева умерла (на несколько месяцев раньше своего мужа). Поскольку детей у неё не было, её наследство от первого брака перешло к Григорию Долгорукому. Село Белкино вновь стало принадлежать лишь одному владельцу, и впоследствии это положение уже не менялось.
Григорий Прохорович был женат на княжне Анне Михайловне Жировой-Засекиной. Их единственная дочь Анастасия родилась на рубеже века. К началу 1720-х годов она вышла замуж за Василия Ивановича Волынского, и белкинское имение было отдано за ней в приданое.
Муж Анастасии происходил из древнего и богатого рода, в прежнее время он наверняка служил бы стольником, как и его отец. Но непреклонная воля Петра I вынуждала дворянских недорослей пройти обучение — иначе карьера была закрыта. В 1708 году тринадцатилетний Василий был отдан в Навигацкую школу, а в 1722 году уже числился отставным гардемарином. Или он получил какую-то травму, или просто нашел возможность уклониться от обязательной службы. Он унаследовал довольно крупное состояние — более 800 крепостных дворов, включая несколько обширных имений в Подмосковье. Молодые супруги поставили собственный особняк на Васильевском острове, у них был и свой дом с садом на Тверской. Жизнь в высшем свете требовала немалых затрат, и денег хватало не всегда: в 1724 году им пришлось заложить белкинское имение, но вскоре оно было выкуплено.
В 1725 году Василий Волынский неожиданно скончался. Анастасия, еще совсем молодая, осталась с маленькой дочерью Еленой на руках. Через несколько лет она вышла замуж за гвардейского офицера Семеновского полка Степана Андреевича Шепелева. Этот человек заслужил скандальную известность в столице своим буйным, разнузданным нравом.
Уже в пожилом возрасте отставной генерал-майор Шепелев попал под следствие в связи с какими-то учиненными им «бесчинствами» и покончил с собой, чтобы избежать позора.
Не удивительно, что Анастасия Григорьевна недолго прожила после своей второй свадьбы. В 1733 году часть ее имений, включая белкинское, достались в наследство ее дочери, Елене Волынской. Так в длинном ряду владельцев села Белкина, среди стольников и воевод, знатных бояр и блестящих офицеров появляется осиротевшая девочка, которой едва исполнилось десять лет.
Детство и юность Елены пришлись на мрачные тридцатые годы — время царствования Анны Иоанновны, заслужившей прозвание Кровавой (дочери той самой царицы Прасковьи). Вероятно, девочка нередко бывала в доме у своего влиятельного родственника, кабинет-министра Артемия Петровича Волынского. Именно он выкупил у Анастасии Григорьевны, когда та потеряла первого мужа, село Вороново в Подольском уезде, старинную родовую вотчину Волынских.
Артемий Петрович пытался бороться против засилья при дворе иностранных проходимцев, бросив вызов всемогущему Бирону. Но силы были неравными, и в 1740 году Волынский сложил голову на плахе. Отзвуки этой драмы отразились и на судьбе следующих владельцев села Белкина, но об этом речь впереди.
Уникальным источником по истории нашего края в первой половине XVIII столетия служат документы Малоярославецкой воеводской канцелярии (уездной администрации). Особый интерес представляют сохранившиеся материалы расследования уголовных дел.
В 1736 году в канцелярии было заведено дело по прошению дворового человека Семена Нечаева из села Белкина, приказчика Елены Волынской. Обстоятельства дела вполне заурядны. 10 апреля шестеро крестьянских парней собрались в доме у своего товарища Андрея Васильева, где «напились пьяны» — другого способа проводить время в гостях они просто не знали. «И в том пьянстве показанной Дмитрий Авдеев с ним, Андреем Васильевым, учинили пьяные ссору и драку. И в той драке во пьянстве означенный Дмитрий Авдеев показанного Андрея Васильева поколол ножом. И от той раны оной Андрей Васильев был жив часов с пять, и исповедован и святых тайн сообщен умре, и в том селе погребен».
Приказчик доставил крестьянина в воеводскую канцелярию. На допросе Дмитрий Авдеев показал, что поколол своего товарища «без умыслу»: «А как поколол и сколько жив был, того-де он, Дмитрей, во пьянстве не упомнит». В результате он был отдан приказчику под расписку и отвезен им обратно в Белкино, где должен был ждать решения своей судьбы, продолжая трудиться на барщине. А через три дня в канцелярию добрался отец убитого, Василий Яковлев. Скорее всего, он никогда прежде не бывал в уездном городе, теперь же ему хотелось смягчить участь обвиняемого: «А я нижайше в оном сыне своем Андрее Васильеве ныне и впредь не челобитчик. А в вине ево, Дмитреевой, вольна ваше императорское величество». На этом дело обрывается. Возможно, наказания так и не последовало, ведь убийство крепостного рассматривалось прежде всего как порча имущества, и притом не особенно ценного.
Но основная масса следственных дел связана с конфликтами между помещиками по поводу спорных земель. В наших краях сложилась ситуация затяжного противостояния, когда приказчик более крупного белкинского имения, выступавший от имени своего богатого господина, пытался отнять лучшие угодья у обедневших владельцев мелких имений из соседних деревень. Время от времени, обычно в самую страдную пору, происходили нешуточные столкновения, в которые были втянуты крестьяне с обеих сторон.
19 июля 1750 года трое старост сельца Самсоново от имени своих господ, Федора Ланского и Ильи и Петра Дурново, подали жалобу уездному воеводе на белкинского приказчика Ивана Семеновича Резанова. По их словам, еще в прошлом году белкинский староста с крестьянами «с крепостной господ наших земли с пустоши Кожиной посеятой хлеб пожатой яровой нами силою своею и наглостию своею свезли в дом свой в то село Белкино: ячменю копен с тридцать, овса копен с сорок». А несколько дней назад, в самый разгар сенокоса «означенного Урусова приказчик Иван Резанов, собравшись многолюдством со крестьяны человек со ста, и имеющийся луг на реке Протве крепостной господ наших наглостию и насильством своим покосили сено и свезли в показанное село Белкино немалое число, да сверх того лугу чрез межу перекосили копен на шестьдесят и больше. Да оной же приказчик Иван Резанов со крестьяны, не удовольствуясь всем тем вышеписанным, оставший луг крепостной господ наших показанной на реке Протве, подкошенное нами сено сгресть нам и силою своею и озорничеством в дом свезть и докосить некоторое число не дает, и чинит господам нашим в том крайнюю остановку и разорение».
По этому челобитью были направлены подьячий с солдатами, чтобы провести расследование на месте. Но Иван Резанов заявил, что никакой ссоры не было и впредь не будет. С тем представители власти и уехали, повелев докосить оставшееся сено белкинским и самсоновским крестьянам сообща. Как разворачивались события дальше, видно из нового прошения от самсоновского старосты Парамона Иванова: «А сего ж июля дня пошли крестьяне господина моего косить означенной луг на реке Протве, который он [Иван Резанов] запретил косить и гресть. И в оно число означенной приказчик Иван Резанов со крестьяны, собравшись к вечеру, человек со ста и больше, а другие верхами, умыслом воровским озорничеством своим с дубьем и с рогатины и со всяким оружием, и с того лугу сбили крестьян господина моего, а сенные покосы все скосили и свезли в дом свой… А оные крестьяне господина моего от того великого страху едва ушли в дом свой полем по хлебу, и по огородам в коноплях похоронились. А оной приказчик со крестьяны гнались за ними, и верхами, по тому еровому хлебу до самой деревни, которого хлеба немалое число потоптали и лошадьми потравили. И в то число отбили у них, крестьян господина моего, 15 кос да 10 кафтанов сермяжных».
Для осмотра места происшествия был вновь прислан подьячий, теперь уже с наказом доставить Ивана Резанова и его сообщников-крестьян на суд в канцелярию. На сей раз белкинский приказчик успел скрыться, «а крестьяне себя взять не дали», и расследование зашло в тупик. Такие конфликты повторялись из года в год, поскольку четкой межи между спорными участками не было.
Необузданность нрава и склонность к силовой расправе были присущи не только помещикам и их слугам. В 1756 году староста сельца Пяткина подал малоярославецкому воеводе такое прошение: «Бьет челом Малоярославецкого уезду вотчины бригадирши вдовы Настасьи Ивановны Челищевой сельца Пяткина староста Кирила Прохоров, а в чем мое прошение, тому следуют пункты. В разных месяцах и числах и в разных случаях крестьян госпожи моей церкви Николая Чудотворца, что на Репинке, приходской поп Иван Яковлев бил безвинно. И не удовольствуясь тем, сего ноября 24 дня крестьянин Зот Петров ходил к нему, попу Ивану Яковлеву, в дом для просьбы, чтоб он отслужил литургию Божию по родителям его. Токмо оной поп того крестьянина незнаемо за что или по какой злобе бил у двора своего смертно, а потом, выпустя в поля и нагнав с сыном своим и работником, бил же смертно. Которого едва жива наехавшие дьячек церкви Рождества Христова, что в Гремячихе, Григорий Павлов да деревни Потресовой крестьянин Иван Семионов отняли. Которого крестьянина для осмотру боя и ран и предъявляю при сем прошении».
Дело это не имело никаких последствий для священника — впрочем, подобные случаи отнюдь не составляли редкость в ту эпоху. Конечно же, служители церкви совершали и добрые дела, но сведения о них редко попадали в официальные документы.
В 40-х годах XVIII века Елена Волынская вышла замуж за князя Сергея Васильевича Урусова, молодого артиллерийского офицера. В 1755 году подпоручик Урусов неожиданно скончался. Семья его оказалась в сложном положении, и спустя четыре года Елена Васильевна была вынуждена заложить все имения, доставшиеся ей от родителей, богатейшему вельможе Ивану Илларионовичу Воронцову. Выкупить свое имущество она уже не смогла. В результате в июне 1761 года белкинское имение перешло во владение графа И. И.Воронцова - наверное, совершенно неожиданно для него самого. С этого момента беспорядочная чехарда в смене владельцев имения кончилась, и в истории села Белкина открылась новая страница.
Иван Илларионович Воронцов родился в 1719 году. В ноябре 1741 года он, молодой гвардейский офицер, вместе со своими братьями Романом и Михаилом (будущим канцлером) участвовал в дворцовом перевороте в пользу Елизаветы Петровны. В знак особой милости к братьям Воронцовым императрица вскоре выдает за Михаила свою двоюродную сестру, а за Ивана — троюродную, дочь Артемия Волынского Марию.
В июне 1740 года, сразу после казни отца, пятнадцатилетняя Мария вместе со своими сестрами была отправлена в ссылку в Енисейск, где их постригли в монахини. Она была обречена провести всю оставшуюся жизнь в стенах глухого монастыря, затерянного в бескрайних просторах сибирской тайги. Смирилась ли юная девушка с уготованной ей участью, что она передумала и перечувствовала за несколько долгих месяцев в своей убогой келье? Ее лицо на портрете, написанном уже в зрелые годы, хранит следы глубоких страданий, и в глазах застыл отблеск тихой печали.
К счастью для нее и для России, Анна Иоанновна вскоре скончалась, Бирон был отстранен от власти, и в январе 1741 года фельдмаршал Миних распорядился возвратить дочерей Волынского из ссылки и снять с них монашеский сан. Утвердившаяся на престоле Елизавета выделила им богатое приданое из отцовского имения, при этом Мария получила то самое село Вороново.
В 1753 году Иван Воронцов, уже возведенный в чин капитана Преображенского полка, стал к тому же камер-юнкером при великом князе Петре Федоровиче. Елизавета назначила его также президентом Вотчинной коллегии — должность не обременительная, но доходная и весьма почитаемая. А через несколько лет, когда Михаил Воронцов поднялся на высшую ступень чиновной иерархии и стал государственным канцлером, братья были возведены в графское достоинство Священной Римской империи. При вступлении на престол Петр III пожаловал Ивану Илларионовичу, дяде своей фаворитки, звание генерал-поручика и сенатора. Царские милости сыпались на нового владельца села Белкина как из рога изобилия, причем без особых усилий с его стороны.
В 1762 году Петр III выпустил знаменитый Манифест о вольности дворянства: дворяне получали право нигде не служить и, соответственно, свободно распоряжаться своим временем. Многие представители благородного сословия, особенно самые богатые из них, тут же оставили службу, чтобы вплотную заняться обустройством своих имений. Усадебное строительство приобретает небывалый размах, и эпоха Екатерины II становится «золотым веком» русской усадьбы.
Иван Илларионович, никогда не отличавшийся служебным рвением, воспользовался долгожданным правом на свободу в числе первых. Жил он в Москве, в роскошной усадьбе с обширным садом на Рождественке. Подобно всем вельможам «в случае», возвысившимся после дворцовых переворотов, братья Воронцовы входили в число крупнейших землевладельцев государства: в их собственности находились сотни тысяч крепостных. Многочисленные имения, пожалованные И. И.Воронцову и приобретенные им, были разбросаны по разным губерниям и уездам. Но самым ценным своим владением он считал подмосковное Вороново, приданое жены, и его основное внимание было поглощено обустройством этой усадьбы. Вместе с тем, не будучи стесненным в средствах, граф организовал строительство усадебных комплексов и в ряде других своих имений — везде по одному и тому же плану. Белкино также вошло в их число, поскольку Иван Илларионович иногда приезжал сюда в осеннюю пору, чтобы поохотиться. Именно при нем белкинская усадьба превращается из заурядного «двора» в великолепный архитектурно-парковый ансамбль.
О положении села Белкина в этот период свидетельствуют материалы Генерального межевания. Это беспрецедентное мероприятие общегосударственного масштаба было осуществлено в последней трети XVIII века с целью закрепления границ землевладений. На планах межевания, составленных землемерами, были впервые обозначены границы так называемых дач — населенных пунктов и пустошей. В «экономические примечания» к планам на каждую дачу вносили сведения о владельцах и различные данные экономико-географического характера. В ходе межевания изменялись и уточнялись границы уездов, в результате чего Белкино и Самсоново оказались в Боровском уезде, а Пяткино и Никольский погост остались в Малоярославецком. В 1776 году оба уезда вошли в состав новообразованной Калужской губернии.
Вот как описывается село Белкино в «экономических примечаниях», составленных в начале 1770-х годов: «Оное село лежит по обе стороны Зайцевского оврага, в коем пруд. В нем рыба караси и лини, которая употребляется для господского расходу. Вода в пруде и колодезях для употребления людям и скоту здорова. В том селе церковь каменная во имя святых Бориса и Глеба, дом господский деревянный, при нем сад регулярный с яблочными деревьями, с которых плоды употребляются для господского ж расходу. А дачею простирается по обе стороны того ж Зайцевского оврага и безыменных отвершков отмежеванная земля. Церковная земля лежит по обе стороны Зайцевского оврага, обрабатывается самими церковниками. Земля грунт имеет иловатой с песком. Из посеянного на ней хлеба лучше родится рожь, овес, а пшеница и другие семена посредственно. Сенные покосы против других жительств хуже. Лес дровяной, березовый и осиновый, который для потоша неспособен. В нем водятся звери: волки, зайцы; птицы: вороны, сороки, галки, ястреба. Крестьяне состоят на господском изделье, промышляют хлебопашеством, к чему они радетельны. Земли на помещиков пашется 150 десятин, а достатную всю на себя запахивают. Женщины сверх полевой работы упражняются в рукоделии, прядут лен, шерсть, ткут холсты и сукна для своего употребления и на продажу».
Как видим, строительство усадебного комплекса на тот момент только начиналось: на месте деревянной церкви была возведена каменная. Деревянные господские хоромы с яблочным садом пока сохранялись в неизменности (вероятно, еще со времен Долгоруких). Основная работа по созданию классической представительной усадьбы была проделана И. И.Воронцовым в 70-х — первой половине 80-х годов XVIII века.
Белкинская усадьба создавалась в период раннего классицизма, и в ее неповторимом облике нашли отражение многие характерные особенности этого стиля, ориентированного на античное наследие и идеи философского рационализма. Во главу угла ставятся представления о всеобщей разумной закономерности, возвышенной простоте и строгой гармонии, естественной, но облагороженной природе.
В планировке парка традиционно сочетаются регулярная и пейзажная части. Возвышенный правый склон Зайцевского оврага, спускающийся к Большому пруду, был террасирован, и на каждой из трех пологих ступенек-террас были устроены небольшие искусственные пруды. В целом они образовали грандиозный живописный каскад — важнейший композиционный элемент усадебного зодчества того периода. На каскадных террасах был разбит регулярный липовый парк, а на верхней террасе, на господствующей высоте, встал каменный особняк.
Планировка регулярного парка и усадебного ансамбля в целом отличалась строгой симметрией. В ее основе лежит пересечение двух композиционных осей: одной из них послужила дорога на Кривское, ограничивающая усадьбу с севера, а под прямым углом к ней проходит главная продольная ось — ее обозначила центральная липовая аллея. Начинаясь от заднего фасада особняка, главная аллея рассекала всю территорию регулярного парка, вплоть до Большого пруда, на две абсолютно симметричные половины. С северной стороны особняка, от парадных ворот, ее продолжала прямая подъездная аллея, которая вела через поля и леса в сторону деревни Кабицыно. Ныне этой «линейки» не существует, но в прежнее время именно по ней подъезжали к белкинской усадьбе от Калужской дороги, и издалека уже виднелись парадные ворота особняка. Эту березовую аллею насадил И.И. Воронцов, он же высадил березы и вдоль других проселочных дорог, расходившихся от усадьбы в разных направлениях. Сейчас сохранился лишь небольшой участок аллеи вдоль дороги на Кривское.
Главную липовую аллею пересекали перпендикулярные боковые, проходившие по кромкам террас. Все они также были засажены исключительно липовыми деревьями. В ту пору липа являлась наиболее популярной парковой культурой, поскольку ее пластичная крона легче всего поддается обработке. Все деревья в аллеях регулярного парка тщательно подстригали, придавая им шарообразную форму. Следы стрижки до сих пор можно заметить на липах на высоте 4-5 метров. Геометрически правильные участки, образованные пересечением аллей, занимали открытые поляны с боскетами из стриженого кустарника. К южному фасаду особняка примыкала небольшая открытая площадка — партер. На краю ее стоял легендарный «годуновский» вяз, в три человека в обхвате, верхушка которого, возвышавшаяся над всеми деревьями парка, была видна за несколько верст, как маяк. «Недоставало лишь фонтана и статуй, чтобы придать этой части сада дворцовую грандиозность», — писал правнук Ивана Воронцова Михаил Бутурлин. Сейчас планировка регулярного парка, естественно, утрачена, хотя основная ось, обозначенная центральной аллеей, прослеживается достаточно чётко. Вместо прямых, словно расчерченных по линейке боковых дорог проходят стихийные тропинки.
Каскад прудов, вытянутых цепочкой с севера на юг, параллельно главной композиционной оси, ограничивал регулярную часть парка с запада. Пруды разделялись земляными дамбами с перепускными устройствами, через которые в нескольких узких местах были перекинуты изящные каменные мостики. Все части каскада сообщались между собой, а нижний пруд был устроен в протоке Большого пруда. Из четырех каскадных прудов ныне сохранился лишь второй (считая сверху), на верхней террасе — самый длинный, теперь уже весь затянутый тиной. От верхнего пруда осталось одно ложе, а места двух нижних совершенно заросли. Регулярная часть парка плавно перетекала в пейзажную, которая, в свою очередь, сливалась с окрестным ландшафтом. Изначально, при Воронцове, пейзажный парк занимал примерно такую же площадь, как и регулярный (около 2 га): он начинался от каскада прудов, а с запада его ограничивала естественная преграда — ручей в Поповом овраге, ответвляющемся от Зайцевского.
Создатели пейзажных парков всегда стремились восстановить иллюзию первозданной, девственной природы. Но эта «естественность» достигалась в результате кропотливого труда, и все посадки, до последнего деревца, тщательно размечались на плане и на местности. Если в регулярной части парка прокладывались прямые линейные дорожки, посыпанные гравием, то в пейзажной их заменяли прихотливо изогнутые тропинки, которые как бы случайно выводили к великолепным видам. Основной идеей была смена тщательно продуманных пейзажных картин.
Доминантой всего усадебного комплекса стал главный дом, возведенный на высшей точке террасы. Как отмечают искусствоведы, белкинский особняк относится к числу характерных памятников раннего классицизма. Но поскольку подобных памятников почти не сохранилось, они отнюдь не соответствуют нашему представлению о типичном «дворянском гнезде».
Трехэтажный главный дом имеет монолитный, почти кубический объем, не осложненный ни колоннами, ни портиками, ни лепниной. Строгий лаконизм внешнего убранства создает впечатление благородной простоты и целостности, величественной монументальности. Выразительность оформления фасадов достигается за счет применения рустовки — рельефной облицовки камнями с выпуклой поверхностью. Нижний этаж, резко отделенный выступающим карнизом, покрыт рустовкой сплошь, что усиливает ощущение массивности здания; центры переднего и заднего фасадов и закругленные углы также выделены рустом сверху донизу. Фактуру стен оживляют и промежуточные филенки (прямоугольные углубления) между вторым и третьим этажами. Игра света и тени на выпукло-вогнутых, словно инкрустированных поверхностях придавала фасадам видимость дворцовой роскоши. Этот эффект еще более усиливала окраска в классической бело-желтой гамме (желтый цвет всегда символизировал золото). Вход в дом как со стороны парадного двора, так и со стороны парка был оформлен в виде крыльца с четырьмя деревянными колоннами, на которые опирался длинный балкон второго этажа. Здание покрывала пологая четырехскатная крыша.
К главному дому примыкали две симметричные пары флигелей: сначала шли двухэтажные, а потом одноэтажные, изогнутые в виде буквы «Г» (ныне сохранилась лишь восточная пара). Флигели соединялись с главным домом и между собой узорчатой чугунной оградой, и в целом этот архитектурный комплекс образовывал замкнутый парадный двор с проездными воротами. Во флигелях размещались хозяйственные службы и жилье для прислуги. К настоящему времени главный дом превратился в руины, лишь полуразрушенные стены его еще держатся над землей, грозя обрушиться в любой момент. Но его внутренняя планировка реконструирована искусствоведами. На первом этаже размещались хозяйственные помещения. Они имели необычный сводчатый потолок, более характерный для древнерусских палат, причем в самом большом из них своды опирались на массивный центральный столп. Ниже располагался сводчатый подвал. Основную часть второго, парадного, этажа составляла торжественная анфилада из трех комнат, которые просматривались сквозь арочные проемы из конца в конец. Вообще все комнаты здесь были проходными, и сквозь них весь этаж можно было обойти по периметру (коридоры не предусматривались). Половину анфилады занимал огромный двусветный зал, захватывающий и уровень третьего этажа до самой крыши. Анфиладу продолжали гостиная и кабинет, рядом находилась парадная спальня с альковом.
Михаил Бутурлин описывает в своих мемуарах обстановку белкинского особняка в начале XIX века, отмечая, что она сохранилась еще от Ивана Воронцова. Двусветный зал был весь расписан фресками с музыкальными эмблемами, а потолок украшал круглый плафон с изображением какого-то мифологического сюжета. В середине зала стоял огромный стол «топорной работы», крышка которого была расписана плодами и цветами. В гостиной стоял большой жесткий диван и такие же кресла, обитые полосатой холстиной. По сторонам балконной двери возвышались два грубых комода с мраморными досками. По углам висели фарфоровые канделябры в виде цветочных ветвей. Стены были обтянуты темно-желтыми штофными обоями, на которые наклеили в три ряда залакированные гравюры с видами Венеции. Далее шел кабинет с белыми штофными обоями, также покрытыми гравюрами с итальянскими пейзажами. Главной роскошью в помещениях парадной анфилады были восхитительные наборные паркеты: детали их орнамента были набраны из пластин ценных пород дерева, отличающихся по цвету и фактуре. На третьем этаже размещались жилые комнаты с незатейливым, интимным убранством. Мебель здесь стояла сборная, в основном окрашенная белой краской и обитая зеленым сафьяном.
По тем временам такая обстановка считалась весьма скромной, но ведь усадьба предназначалась не для торжественных приемов, а для спокойного уединения в деревенской глуши. Как можно полагать, большая часть мебели в особняке была изготовлена своими же крепостными мастерами. Поскольку особняк предназначался только для проживания в теплое время года, печей в нем не было, лишь в двусветном зале оборудовали декоративный камин.
Неподалеку от особняка, на одной с ним композиционной линии (вдоль дороги на Кривское) был возведен каменный храм Бориса и Глеба. Храм был освящен 13 июня 1773 года, и надпись об этом до недавнего времени еще сохранялась на его стене. Позднее он был окружен низкой оградой, образующей в плане восьмигранник.
Храм имеет достаточно типичную для той эпохи композицию с продольной ориентацией. Все части здания — алтарь, собственно церковь, трапезная и колокольня — четко выстроены по оси «восток-запад». Объемное построение здания — «восьмерик на четверике» — также соответствует классическому типу, но поскольку четверик почти не выступает за грани восьмерика, в целом образуется необычайно узкий, сжатый боковой силуэт. Особый придел с южной стороны храма, нарушающий его композиционную целостность, был пристроен лишь в 1815 году.
В архитектурном убранстве храма причудливо сочетаются черты барокко и классицизма, что и создает его неповторимое своеобразие. Элементы барокко проявляются в таких деталях, как маленькие овальные окна второго света. В целом же плоскостное внешнее оформление, построенное на бесчисленном повторении одинаковых пилястров в простенках между узкими окнами, весьма характерно для раннего классицизма. Своим скромным, но нарядным обликом храм напоминал парковый павильон, что вполне соответствовало традициям усадебной архитектуры екатерининской эпохи. Его изящный стройный силуэт создавал впечатление воздушной легкости.
Под стать внешнему был и внутренний облик храма. Небольшое помещение церкви покрывала роспись в технике гризайль. На стенах были изображены портики с пилястрами и фронтонами и изящные лепные украшения с растительным орнаментом. Таким же образом имитировались кессоны (декоративные углубления) в куполе открытого восьмерика и балюстрада по его внутренней окружности. Впоследствии, в конце XIX века, интерьер храма был оформлен заново: «светский» орнамент заменили росписи на сюжеты из Евангелия, а под куполом появились херувимы. Но отдельные элементы первоначального оформления можно было разглядеть еще совсем недавно. Остатки росписей окончательно скрылись под слоем побелки лишь при последнем ремонте храма.
Известно, что отделкой интерьера церкви в июне 1772 года занимался помощник гениального архитектора В. И.Баженова, молодой живописец-декоратор Иван Дмитриевич Некрасов. Это единственное имя, известное нам в связи со строительством усадьбы. Вполне вероятно, что он был и автором проекта росписей всего храма.
Пейзажный парк традиционно охватывал все усадебные сооружения, включая хозяйственные постройки, которые оформлялись как декоративные павильоны. В Белкине эту роль играла рига — постройка для хранения зерна в виде восьмигранника с двумя длинными боковыми крылами (только они и сохранились до сих пор, центральная часть полностью разрушилась). Ее стены украшали филенки и замысловатые наличники окон. А восточнее особняка, вдоль дороги на Кривское, Воронцов поставил каменное строение, образующее в плане замкнутый прямоугольный контур — конный (или хозяйственный) двор. В начале XX века он был перестроен, затем там размещалась ткацкая фабрика, а несколько лет назад здание сгорело.
Примечательно, что все усадебные постройки размещены хотя и свободно, но параллельно основным композиционным осям. Насколько можно судить, все они, от особняка и церкви до павильонов, были оформлены в единой бело-желтой гамме.
Белкинский усадебный ансамбль отличался гармоничным внутренним единством, искусно выраженной взаимосвязью с окружающей природой. Усадьба давно заброшена, парк совсем одичал, а все светские постройки, которые еще не исчезли, лежат в руинах. И все же здесь явственно ощущается дух ушедшей эпохи, пленительное очарование особого уединенного мира «дворянского гнезда».
Создатели белкинской усадьбы несомненно обладали тонким художественным вкусом и способностью к оригинальным решениям, это были незаурядные специалисты в своей области — не ремесленники, а истинные творцы. К сожалению, их имена остались для нас неизвестными, что и не удивительно: в то время этому не придавали особого значения. Некоторые особенности архитектурного убранства церкви позволяют искусствоведам предположить, что в ее проектировании мог принимать участие известный московский архитектор К.И. Бланк, которого граф Воронцов постоянно привлекал к строительству в своих имениях. Искусствовед Л.Б. Сорокина отмечает также стилистическую близость архитектуры особняка с работами В.И. Баженова и его круга. Но это только гипотезы, которые уже вряд ли удастся проверить документально.
Данные «экономических примечаний» позволяют получить и общее представление о жизни крестьян в селе Белкине и окрестных деревнях в этот период. В 1762 году, согласно третьей ревизской переписи, в селе Белкине насчитывалось 52 двора, в которых проживало 392 человека (203 мужского пола и 189 женского). На один крестьянский двор приходилось по 7-8 человек - соотношение вполне типичное для того времени.
Переход во владение одного из богатейших землевладельцев должен был весьма благоприятно отразиться на положении белкинских крепостных. Как правило, владельцы крупных имений заботились об укреплении потенциала своих хозяйств в расчете на длительную перспективу и потому обращались с крестьянами гораздо более бережно, чем обедневшие мелкие помещики. Как сообщает в своих записках М.Д. Бутурлин, граф Воронцов пытался даже усовершенствовать быт своих «подданных», невзирая на дополнительные расходы. По его указанию в Белкине выстроили несколько двухэтажных каменных домиков, рассчитанных на две крестьянские семьи. Но это нововведение, задуманное без учета психологии самих крестьян, не нашло у них одобрения. В результате почти все строения были заброшены и вскоре развалились. Но сама попытка улучшения быта крестьян уже говорит о многом.
Все крепостные как в Белкине, так и в прилегающих селениях состояли на барщине. Эта форма отработочной ренты, наиболее архаичная и неудобная для крестьян, в ту пору господствовала на большей части территории центральной России. В Белкине господская пашня составляла 150 десятин (17% от общей площади запашки). Следовательно, крестьяне с каждого двора должны были обработать для помещика примерно по 3 десятины. Наделы самих крестьян в Белкине составляли по 3,5 десятины на душу мужского пола, то есть в среднем по 14 десятин на двор, что в 1,7 раза превышало среднеуездную норму. Такой надел был вполне достаточным для прокорма крестьянской семьи и нормального развития хозяйства. На фоне общего малоземелья в уезде этот показатель служит свидетельством относительно высокого благосостояния белкинских крестьян.
Очевидно, граф Воронцов сразу же столкнулся с наболевшим вопросом о спорных землях — тем самым, который белкинские и самсоновские помещики никак не могли разрешить силовым путем. Иван Илларионович предпочел просто снять проблему и в ноябре 1761 года выкупил у коллежского асессора Ильи Дурново не только спорный участок, но и все его поместье: половину сельца Самсоново с половиной пустоши Гаврилковой и пустоши Кожиной, вместе с лесами и лугами. Впоследствии Воронцов продолжал «округлять» свое имение, присоединив к нему, помимо пустошей, часть сельца Шемякина и часть деревни Кривской с мельницей на Протве.
Согласно «экономическим примечаниям», в конце 1760-х годов в сельце Самсонове находилось всего 7 дворов, где проживало 49 человек, а в Пяткине 19 дворов (159 человек). Как видим, за полвека население Пяткина увеличилось более чем в два раза, зато в Самсонове почти в той же пропорции сократилось. Это могло быть связано с переводом части самсоновских крестьян в Белкино по указанию Воронцова, который заботился прежде всего о развитии барского хозяйства при усадьбе. Оба сельца по-прежнему находились в чересполосном владении: в Самсонове теперь оказалось четыре помещика (граф Воронцов, поручик Федор Артемьевич Ланской и недоросли Николай и Иван Дурново), а в Пяткине уже целых шестеро — мелкие чиновники и офицеры или их вдовы. В каждом сельце стояло всего лишь по одному деревянному барскому домику. Это означает, что многочисленные владельцы, за исключением Ланского в Самсонове и кого-то одного в Пяткине, почти никогда не бывали здесь и даже не держали приказчиков. Крестьянам же без хозяйского глаза, очевидно, жилось вольготнее.
В «экономических примечаниях» можно найти и упоминание о занятиях местных жителей. Помимо земледелия в качестве основного занятия крестьян, точнее, крестьянских женщин указывается домашнее ткачество из шерсти и льна. В то время оно еще не приобрело масштабов промысла, и в условиях господства натурального хозяйства служило в основном для обеспечения потребностей собственной семьи, ведь крестьяне носили домотканую одежду.
Ко времени Генерального межевания площадь хозяйственных угодий села Белкина и окрестных селений увеличилась по сравнению с данными предыдущего описания 1620-х годов не менее чем вдвое, особенно за счет пашни. Впоследствии, вплоть до крушения монархии, размеры угодий при селениях не изменялись, поскольку все пригодные для обработки земли были уже освоены. В этот период Белкино относилось к числу средних по размеру населенных пунктов, а Пяткино и Самсоново — к мелким.
В 1789 году белкинское имение унаследовал старший сын Ивана Илларионовича Артемий (1748—1813). Это имя он получил в честь своего знаменитого деда, Артемия Петровича Волынского, которого напоминал и внешне. В двадцать шесть лет граф Артемий Воронцов поступил на службу при дворе в чине камер-юнкера. К концу жизни он стал действительным камергером, действительным тайным советником и сенатором — обычное завершение карьеры выходца из высшей элиты русского общества.
Но Артемий Иванович скорее походил не на петербургского сановника, а на старомосковского вельможного барина. О своем продвижении по службе он совершенно не беспокоился, чины шли просто по выслуге лет. Далекий от придворной суеты, он предпочитал жить в Москве, в своем роскошном особняке на Рождественке (впоследствии его заняло Строгановское училище). Граф серьезно занимался литературными переводами с французского и латыни, дружил с видными поэтами и вместе с тем отличался в верховой езде и фехтовании. Настоящей страстью его стало строительство в подмосковных имениях, которое быстро поглотило все унаследованное им огромное состояние. В своей любимой усадьбе Вороново он возвел великолепный дворец, но в итоге, полностью разорившись, был вынужден продать это имение.
В двадцать пять лет граф женился на Прасковье Федоровне Квашниной-Самариной — двоюродной сестре Марии Алексеевны Ганнибал, бабушки Александра Сергеевича Пушкина. Семьи Воронцовых и Пушкиных связывали тесные дружеские отношения. В 1799 году А.И. Воронцов стал воспреемником при крещении будущего поэта.
У Артемия Ивановича было четыре дочери, но ни одного сына. В 1793 году его вторая дочь, черноглазая Анюта, которой едва минуло шестнадцать, вышла замуж за своего троюродного брата графа Дмитрия Бутурлина. В приданое за ней было отдано белкинское имение. Здесь, в церкви Бориса и Глеба, и обвенчались молодые, в память о чем была сделана надпись на стене церкви (ее еще могли увидеть первые жители нашего города).
* * *
Навигация:
Часть первая. Основание и события XIV—XVII веков.
Это и есть вторая часть.
Часть третья. События XIX и начала XX века.
Часть четвёртая. От революции и до наших дней.
* * *
Использованные материалы:
«Обнинск — первый наукоград России: история и современность»
/ Под редакцией Т.М. Лариной — Обнинск, 2006 год.
* * *
Главная страница подраздела, посвящённого усадьбе «Белкино» — здесь.
